Архимандрит Силуан (Шнидченко)
Вознесенский храм села Торское — связующее звено между прошлым и будущим
Торское — посёлок городского типа в Лиманском районе с населением около полутора тысяч человек. Его жителям достался от предыдущих поколений прекрасный Вознесенский храм. О том, как здесь было в старину и чем сейчас живёт посёлок и приход, рассказывает его настоятель архимандрит Силуан (Шнидченко).
Наш храм был построен в 1851 году. Тут недалеко есть посёлок Водяное — там много источников, вода чистая, и сперва там была часовня. Затем люди спустились жить к реке Чёрный Жеребец, поэтому и церковь решили основать здесь.
Храм строили стараниями самих торчан. Сначала возвели небольшой деревянный, а когда навезли достаточно необходимого материала, начали строить каменный. Храм возводили на средства общины, меценатов не было. Так что, думаю, каменный возвели лет через десять после создания деревянного, в 1861-м приблизительно. Рассказывали, что когда выбирали место для храма, смотрели на траву по утрам. Везде роса была, а здесь нет, сухо.
Я застал очевидцев-старожилов, которые помнили, что песок для фундамента храма носили только девственники, даже вдовам не давали насыпать. Привозили его из Водяного. Там мыли песок, грузили на подводы, привозили сюда, и девочки восьми, десяти, пятнадцати лет в полотняных подолах носили песок в храм. Мне рассказывал об этом пономарь, чья бабушка носила этот песок. Мы, когда меняли полы, смотрели: он и правда такой зернистый, чистый.
По данным историков, в нашем селе было три тысячи прихожан: тысяча семьсот женского пола, остальные мужчины — хотя храм не очень большой. Думаю, все одновременно не ходили, и на службах стояло гораздо меньше: семьи были большие, каждая имела немалые наделы земли для обработки, люди работали. Но у меня есть хористы, которым за 80, и они помнят, что после войны народа на богослужения приходило столько, что руку для крестного знамения нельзя было поднять. При храме было две воскресных школы, одна называлась «земская». Работали две богадельни. Пахотной луговой земли было много. Служили священник и псаломщик, а дьякона у нас не было. Священник получал триста рублей.
Пять километров до службы
К великому сожалению, храм закрывали. Было это во время коллективизации. Колокола сняли. Ограда была из красного кирпича, с четырьмя воротами коваными — их тоже сняли. А иконы, слава Богу, люди повытаскивали и попрятали по домам. Сначала в помещении храма был клуб, а потом его закрыли. Через время разобрали колокольню — кирпича не было. Говорят, колокола, когда сняли, где-то закопали потом, по другим сведениям их в речку сбросили. Наша река, Чёрный Жеребец, тогда была очень глубокой. Хлопцы прыгали в воду — и не доставали дна. Моя покойная мама говорила, что девушки боялись в ней купаться, потому что было очень глубоко, течение сильное. Сейчас она обмелела, в ширину метров четыре-пять, никто её не чистит. Рыбёшка есть кое-какая, но мало. Ставки сделали, из-за них ушла вода. А название своё река получила потому, что когда-то чёрный жеребец провалился на мосту и утонул.
Пока храм был закрыт, люди молились по домам. Было так: сначала закрыли храм в соседнем Кировске — тоже очень старый, красивый, казаки строили. В народе называли это село Поповка, потому что там жило несколько священников — служили по округам, а жили там. Сначала закрыли кировский храм, потом наш, и все стали ходить молиться в Ямполь. А во время войны наш Вознесенский храм открыли. Так получилось, что к тому времени ямпольскую церковь сожгли, и все снова стали к нам ходить. Из Ямполя люди лесом пять километров шли, чтобы попасть на богослужение.
Было у нас тогда два священника: отец Роман — он был торский, а похоронен в Одессе, и отец Григорий, протоиерей, похоронен в Горловке. За алтарём лежит батюшка Стефан, убиенный в 1928 году. Одно время монахи из Святогорска жили у нас в селе. Когда закрыли монастырь, они здесь поселились — 22-24 человека. В храме есть копия Святогорской иконы Божией Матери — я думаю, что это братия принесла её сюда.
Храм наш не слишком пострадал в годы гонений. Колокольню мы восстановили Божьей милостью, а большой разрухи я не видел. Думаю, у нас много молитвенников за него было. Здесь ведь и монахини жили — последовательницы святогорской братии. Имена двух известны: Евфросиния и Манефа, они у нас здесь похоронены.
Исчезающие традиции
Село очень древнее, это всегда чувствовалось. Все работы выполняли только свои, никого со стороны не брали. Три фамилии основных в селе было: Меденцевы, Серокуровы и Бакаевы. У нас без клички вы не найдёте ни одного человека, потому что иначе путаница происходит. Я, как пришёл, долго не мог понять, где фамилии, а где клички. Порой путал, но люди не обижались.
Село занималось вязанием веников. Сейчас это умение уходит, но пока традиция ещё сохранилась. Известно, что даже была конкуренция с Россией — там тоже было село, в котором веники делали. Так наши веники были лучше, чем их!
Здесь, в Торском, у людей и речь особая. Я как пришёл, некоторых слов не знал. Например, «цаберка» — ведро, «прядал» — прыгал. Из какого языка это пришло — сложно сказать. Наше село ещё называют Байрачек, но старожилы обычно называют Торским правую часть села, а Байрачком — левую.
Люди здесь очень хорошо и много вышивали, ткали очень красивые дорожки. Сейчас уже нет этого, но совсем недавно станки ткацкие были у всех. Люди старые их берегли, а молодые порубили на дрова да пожгли. Ещё село славилось своими песнями. Здесь долго хранили старинные напевы. Мы когда-то принимали участие в фольклорных фестивалях в Святогорской лавре, и нам говорили, что таких песен никогда не слышали. Когда-то мы выступали своим торским коллективом (у нас был ансамбль, народные костюмы — всё серьёзно, ездили много), так были поражены даже знатоки фольклора: «Мы много слышали, но таких песен не знаем!» Помню, после Пасхи шёл по селу, собирались люди кучками и пели — то тут, то там. В 90-е ещё пели, а потом уже нет. Одна хористка у меня осталась на клиросе из тех, кто хоть что-то помнит, а остальные не знают уже этих песен.
Ещё у нас в селе вышивали красиво. Мама рассказывала, как женщины и девушки собирались у какой-нибудь бабки одинокой, а той и выгодно: «Несите, девки, с собой дрова!» Те принесут, зажгут светильнички типа лампадок, и сидят по 10-12 человек, каждая вышивает что-то. У нас обычай: жениху и его родне на свадьбу специальный платочек вышивать, причём традиция не только вышивку сделать, но и выбивать — делать ажурный узор. У нас по всем хатам такие скатерти. А пока вышивали — пели, и молодые учились у старших.
Потом ещё традиция была: если идут женщины в храм, надевали особые фартучки — вышитые, беленькие, специально для церкви. Сейчас это тоже ушло, к сожалению. Жалею, что не фотографировал всё это, но тогда времени не хватало, было много забот по храму: то крыша течёт, то ещё что. А помощников у меня не было, я и сейчас без пономаря уже десять лет. А как быть? — в алтарь не поставишь абы кого, а надёжных нет. Был пономарь, 87 лет. Но куда ему было служить? Мне приходилось и за ним следить, и за собой.
Особо у нас колядовали и щедровали. Сейчас это всё как-то автоматически, некрасиво. А тогда ходили с песнями, гармонью, наряженные, красивые, платки вышитые длинные. Но старшие поумирали, а молодёжи не до этого.
Молодёжь туго идёт в храм
Я родился в Славянске, крестили меня в Александро-Невском храме. До 1990 года там служил. А потом владыка Иоанникий сказал: надо ехать, поднимать в Торском храм. «Как благословите!» — отвечаю. Я и раньше в город не стремился, а сейчас тем более.
Я в этом храме с 1990 года, но торский храм мне был знаком ещё с детства, когда я был пономарём. Тогда ещё было большое Славянское благочиние, и мы сюда приезжали на престольные праздники. Службы у нас длинные. Мы никуда не спешим, поэтому ничего не опускаем.
Сейчас людей у нас очень мало, немощные все. Село тянется на 12 километров в длину, и мы подстраиваемся под транспорт, чтобы верующие могли приезжать на богослужения, потому что большинству пешком не дойти до храма. В Великий пост у меня 52-54 причастника. На 1200 человек населения этого мало. Когда я пришёл, было в два раза больше, но старые прихожане умирают, а молодёжь туго идёт в храм.
Я благодарен Богу за то, селяне всегда относились ко мне хорошо. Я сейчас живу при храме, а раньше надо было идти три километра — и всегда меня подвозили, разговаривали, хорошо относились. Враждебности не было. До меня священники здесь менялись часто — тогда это было в порядке вещей. А я задержался вот уже на сколько лет.
Воскресной школы у нас нет. В селе даже общеобразовательная такая, что в первом классе восемь человек. Её давно бы закрыли, да директор школы сам торский, ещё и депутат, так что держит её, а то хотели в Кировск перевести. Дети настроены к храму хорошо, но вот на службы затянуть проблема. У нас в каждом селе есть этакая клановость, и мнение клана очень важно. Если считают, что в храм только те ходят, у кого «крыша поехала», то скорее поедут на службу в другое село, чем пойдут в наш.
Мы иногда помогаем Святогорской лавре. У нас народ до работы — как бешеный, а на Лавру потрудиться — вообще с удовольствием. В церковь на службу — не пойдут, а в монастырь поработать — никогда не доводилось уговаривать. Объявил — и меньше 45 человек никогда не ездило, мы в Лавре трудились с радостью великой. Сейчас с этим сложнее, но раньше, бывало, половину лета братии помогали, потому что они не успевали всё делать.
Молодёжи очень мало у нас: кто выехал на заработки, кто спился. Сейчас в сёлах такая тенденция, что и женщины стали пить. Вымирает село. У нас столько домов пустых стоит — хоть выбирай! Да они не нужны никому. Был колхоз-миллионер у нас, богатый, хороший. Три тысячи одних коров! Свинарник свой. Мы колбасу возили в Донецк машинами. Колхозники жили зажиточно. Всё было: поливные земли, овцы, куры, свиньи. Парники, в которых розы выращивали зимой. 23 февраля и 8 марта их срезали и везли в Славянск на продажу. На день колхозника, помню, всегда были прекраснейшие мероприятия. Ярмарки, на которых можно было выиграть и коров, и телят, и поросят. А сейчас всё разбито, раскручено, ничего нигде нет. В 90-е всё распалось. Какое-то время люди держались, колхоз обеспечивал. А теперь… Председатель держит ещё около ста коров, да молоко никому не нужно.
Остались одни пенсионеры, а молодёжь то ли в России, то ли в Польше. У нас село рядом — осталось три хаты жилых. Всё рушится, валится, как после смерча. Нас спасает то, что мимо нас трасса идёт, автобусы ездят. Хоть какая-то жизнь: можно в другие посёлки, города съездить. Некоторые люди работают в Лимане и могут туда добраться. А кто в сёлах далеко от дороги — там ужас. Раз в неделю привозят в лавку продукты — что ещё сказать?
Но мы Божией милостью живы. Так что — слава Богу за всё!
Записала Екатерина Щербакова
