Екатерина Щербакова
Протоиерей Давид Соломонишвили об уголке Грузии в Горловке и особенностях служения в больничном храме
Как появился храм при второй городской больнице? Почему он выглядит столь необычно? Кто туда ходит? Рассказывает протоиерей Давид Соломонишвили, настоятель Пантелеимоновского храма при городской больнице № 2 в Горловке
— Отец Давид, расскажите, пожалуйста, об истории вашего храма. С чего всё начиналось?
— Ещё до моего переезда в Горловку, в 2003 году, если не ошибаюсь, возникла идея о создании общины на территории больницы № 2. Были подготовлены документы, и хотя самой церкви ещё не существовало, община уже была зарегистрирована.
Здание, теперь ставшее храмом, просили для этих целей уже тогда. Само оно очень старое — 1937 года. По всей видимости, когда оно было построено, ещё самой больницы, в её нынешнем виде, не было. Скорее всего, это вообще было первое здание на этой территории — и административное, и больничное. Больница стала расширяться в последующие годы, а это здание осталось как административное (я имею в виду 1937-й и последующие годы).
На тот момент, когда стали просить это здание под храм в 2003 году, власти не хотели его отдавать под любыми предлогами. Сначала предполагалось, что там будет приёмник для беспризорных детей, но эта идея не получила воплощения. Потом хотели сделать здесь прачечную. Последнее, что здесь было — это медтехника, здесь продавали медицинское оборудование. А в последующие годы никакие задумки по отношению к этому зданию не воплощались — у властей денег не было, чтобы реставрировать его.
С каждым годом здание приходило во всё в худшее и худшее состояние. В конце концов, оно стало жилищем бездомных. Когда уже не было ни дверей, ни окон, только стены и крыша, да и та протекающая, дырявая — решили всё-таки отдать его нам. Это было в 2009 году.
Здание было в аварийном состоянии. В подвальном помещении десятилетиями стояла вода. Здесь, на территории больницы, грунтовые воды близко. Например, в роддоме, находящемся рядом, дважды на год откачивают воду, — здесь никто этим не занимался. У нас довольно просторное подвальное помещение — площадь его составляет где-то 70 % от верхнего. И там было воды выше человеческого роста! Можно было рыбу разводить! Из-за этой сырости в некоторых местах провалился пол, через дыры была видна вода в подполье.
Бомжи, видимо, для обогрева зимой, жгли в здании костры. По этой причине случился пожар. Во второй половине здания всё было обгоревшее, даже потолки (дранка из-за осыпавшейся полностью штукатурки загорелась). Через дыры была видна крыша. Та сторона, где у нас церковная часть, более-менее сохранилась, а вот там, где трапезная, кухня, очень страшно всё было.
— Как же удалось превратить всё это в храм?
— Я служил в Крестовоздвиженском храме и был настоятелем несуществующего ещё больничного храма. Прослужил я у отца Сергия осень и зиму, а потом стал заниматься тем зданием, которое мне благословил владыка. Отрезал от бомжей полздания — ту часть, в которой сейчас церковь. Люди, конечно, были удручены. Их тоже можно понять! Приходили с картонками: «Всё, это наше последнее жилище было!»
Понемножку стали что-то делать. Денег, конечно, не было: нет прихода — нет средств. Я брал в долг стройматериалы. Нашёл человека на рынке, подошёл, объяснил ситуацию — и он согласился дать мне в долг то, что было нужно. Я потом со временем деньги отдавал. Уже приход был открыт — а я всё ещё возвращал деньги. Это была очень важная помощь, потому что стройматериалы никто не даст даром.
Был ещё один интересный факт. В июне был праздник в Николаевском соборе. Отец Владимир, благочинный, всех священников позвал и говорит: «Отец Давид всех приглашает 9 августа на престольный праздник!» Я улыбаюсь, конечно, а сам ничего понять не могу. Он говорит: «Что улыбаешься? Всё понял?» — «Понял!» — говорю. А сам в ужасе: всего полтора месяца, а у меня там только двери и окна. Но вы знаете, это был замечательный стимул.
Мне очень помогли мои земляки. Я в Донецк позвонил — тем, кто занимался строительными работами. Они мне и раньше помогали. Вот и теперь обратился с просьбой: кто может — хотя бы на один день прийти помочь. И они приезжали. На один-два дня — во славу Божию работали. Я только доставал стройматериалы, а они строили.
Потом, когда уже пошло какое-то движение, строительство — некоторые прихожане из Крестовоздвиженского храма, где я служил, тоже стали помогать. Кто придёт — копеечку принесёт, бабушка какая-нибудь: «Вот вам на строительство сто гривен!» Помогали, кто сколько мог. И вот так, с Божьей помощью, всё и получилось.
— Чудеса!
— Да! Когда в последний день мы всё закончили, была солнечная погода, и неожиданно появилась радуга над храмом — у меня даже фотография есть. Конечно, это природное явление, но для нас оно было чем-то особенным. Стоишь — и над храмом радуга! Я позвал всех, говорю — посмотрите, это, видимо, Божье благословение, чтобы этот храм открылся.
8 августа мы отслужили первую службу — вечернюю. А утром на литургии такое чувство было! Я на тот момент был священник со стажем восьми-девяти лет, но такого внутреннего трепета никогда не ощущал. Это даже не счастье было, а чувство невыразимой радости!
Уставшие мы были страшно, потому что трое суток не спали, работали. Свет нужно было провести, много ещё чего, всё времени требовало, а оно поджимало уже. Так что не отдыхали трое суток ни ночью, ни днём. Помню, на храм ещё не очень было похоже, иконостас — только створки… Ни царских врат, ничего. Но отслужили. Я на Херувимской запутался, не туда зашёл. Мне говорят: «Что ты делаешь?!» — Я отвечаю: «Батюшка, не обижайтесь, я трое суток не спал!..» В общем, всё хорошо прошло в итоге. И с тех пор пошло дело, храм зажил своей жизнью.
— Вы говорили, что вас в Горловку перевели. Расскажите, где вы до этого служили?
— О, у меня география большая. Сам я приехал из Тбилиси. Мы с семьёй жили в Краматорске. Там ходили как прихожане в храм на Беленькой к отцу Иоанну Устименко. Потом, когда узнали, что открылся новый Троицкий храм, пошли туда. Я имею музыкальное образование, и предложил свои услуги в качестве регента. Меня спросили: знаешь устав? Я говорю: «Нет, но вы же научите!» — «Ну давай, берись». Так я создал хор и четыре года служил у отца Иоанна регентом. Потом меня рукоположили в дьяконы, и я прослужил в этом сане полтора года.
Потом перевели меня там же, в Краматорске, к отцу Вячеславу Бачерикову, на Новый Свет, в храм Рождества Пресвятой Богородицы. Там полгода прослужил. После меня рукоположили во иереи — и отправили в Славянск. Там я тоже прослужил полтора года священником — и оттуда перевели в Золотой Колодец Добропольского района. Там прослужил пять лет. За время служения там колокольню построили, восстановили храм, так что тоже пришлось потрудиться. Через год меня перевели в Горловку.
— Все обращают внимание на то, что ваш храм очень необычный, как кусочек Грузии. Как возникла идея именно такой вид ему придать? Вы ведь могли обычный типовой построить.
— Это, наверное, всё же менталитет. Как объяснить?.. — Я уже сколько лет здесь живу, и всегда хочу создать вокруг себя что-то близкое. Это не эгоизм, когда просто упираешься — «я хочу!»… Скорее, ностальгический момент, когда хочется свой уголок иметь. Я ещё когда в Краматорске служил регентом, научил певчих петь на грузинском. Они до сих пор хорошо помнят эти песнопения. Один сейчас служит священником, другой пока мирянин… Для меня это было отдушиной. Мне, моей душе это было нужно.
Когда оторван от родины, хочется воссоздать её вокруг себя. Место, где человек родился, вырос — это его мир. Пусть этот мир будет маленьким кварталом, пусть не кварталом — только двором перед домом, но это только твой мир, ты его таким запомнил, с детства он отпечатался в сердце. Отношение людей, соседей, друзей — все эти чувства незабываемы. Они всегда будут идти за тобой и напоминать о себе.
В моём случае это отражается на всём, что я делаю. С этим храмом как было? — Сделали стены, иконостас. Хочется, чтобы иконостас в нашем стиле был — в том стиле, который я видел. Делаешь ведь обычно то, что видел! (смеётся) Иконы нужны. У меня дочка пишет иконы. Она здесь, в Горловке, училась у иконописца Виктора Павлова. Он расписывал большинство храмов в Горловке и Донецке.
Дочь у него занималась, а потом поступила в Тбилиси — там при семинарии и академии есть факультет прикладного искусства по классу иконописи. Иконостас и ещё одна икона — работа её учителя, остальные новые храмовые иконы писала она. И писала тоже в византийско-грузинском стиле.
— А кто был автором идеи сделать такой храм — вы или архитектор?
— Когда я сообразил, как преобразить наше здание, чтобы оно на храм было похоже, то нарисовал два проекта. Один — с куполом традиционным, как обычно принято. А второй нарисовал так, как я видел, на свой вкус. Как-то владыка приезжал ко мне, и я показал ему эти проекты. Сказал: есть вот такие два варианта, как благословите — так и будем делать. Он сказал, что первый вариант у нас здесь на каждом шагу. А такого, как второй, нет. Таким образом, здесь и ностальгия, и благословение сыграли решающую роль.
Потом уже одно за другим пошло. Забор каменный сделали, как в Грузии, камень вообще много используем. И то, как отделывают трапезную — всё в таком интересном стиле получается. Сейчас лепку делаем. Вообще, здесь ещё очень много работы. Колокольню построили уже. Я хотел её в грузинском стиле сделать, она и получается такой, но это копия колокольни храма в Вифлееме. Там огромная стена, и прямо на стене колокольня возвышается, как стела.
Не все идеи того, каким быть храму, были мои. Какие-то детали подсказывали мои земляки, строители, архитекторы, друзья. Итоговый вариант я показывал архитектору, а он это всё воплощал.
— В чём особенности и трудности служения в храме при больнице?
— Своя специфика есть, конечно. С очень большим количеством больных приходится пересекаться и по возможности — помогать. К сожалению, здесь намного больше нуждающихся в помощи, чем кажется на первый взгляд. Например, многие невоцерковлённые люди относятся предвзято к духовной жизни, и потому часто можно слышать: «Оно мне надо!» — то есть они не знают, что духовная помощь им нужна. А некоторые просто не хотят этого знать. Иной же человек и помолился бы — да не знает как, не знает, что просить.
Есть люди, которые обычно в другие храмы ходят, но приходят в наш, когда попадают в эту больницу. И родственники их приходят. Бывает, что невоцерковлённые обращаются — «батюшка, помолитесь!». Очень много таких. И когда всё благополучно складывается, бывают очень благодарны.
Есть у нас ещё психиатрическое отделение. Большое: несколько этажей, плюс ещё отдельное здание. Каждый четверг я хожу туда причащать больных. Они бывают очень рады. Не скажу, что все, но часть больных с таким рвением и молитвой подходят к исповеди и причастию! Им обычно объявляют: сегодня придёт священник. Есть такие, кто вообще ничего не понимает, но выходит из любопытства. Есть те, кто постоянно приходит, и такие, кто посмотрит — но не подходит, хотя — интересуется. С такими людьми очень сложно, конечно — всё же душевнобольные. Однако иногда удивляет их исповедь. Так складно говорят и каются!
Хотелось бы, чтобы было больше возможности с ними работать. Потому что один священник это не потянет. Мне помогают женщины, но этого мало: с такими больными ведь общаться надо! Получается только прийти в четверг поисповедовать тех, кто выходит. А те, кто не выходит? С ними же поговорить надо! Здесь нужна своя миссия. Да и не только в психиатрии — в любом отделении. А для одного священника это нереально.
— А предполагается у вас помощник?
— Служил у меня второй священник. Было немножко легче, конечно. Я в больнице — он на требы поехал, например. Но дело не только в священнике. Я имею в виду сестёр милосердия — институт, который в дореволюционные времена был очень в почёте, даже князья и княгини в этом участвовали. Если бы восстановить этот институт — было бы легче и священству, и больным.
Допустим, человек лежит, страдает. Помимо болезни у него ещё и душевный стресс. К нему придёт человек, совсем посторонний, приласкает его, поговорит, объяснит, молитвочку почитает. Кому-то это не нужно, а кто-то потянется, для кого-то это спасательный круг. Так что дело не в том, сколько священников — два или десять, — а в восстановлении института. Это очень важно, ведь когда помогаешь другому — ты помогаешь себе. Ты меняешься, совершенно по-другому смотришь на жизнь, на болезнь, на спасение своей души.
— Батюшка, у вас, как я понимаю, очень разнообразная паства. О больных мы поговорили, а что насчёт медперсонала — ходят?
— Ну, не скажу, что все ходят, но есть. Было такое: попросили освятить помещение. Когда я освятил — то объяснил, почему нужно в храм ходить, произнёс проповедь небольшую. Потом смотрю — они все отозвались, и иконочки заказали каждый в свой кабинет. Оживились.
Зачастую идёшь по больнице — здороваются люди, а кто они — порой и не помню даже. Вижу, что меня знают — и врачи, и больные, а я не помню, потому что через церковь проходит большое количество людей, и память неспособна удержать всех.
— А с негативом приходится сталкиваться? Вот вы приходите в палату, причащаете или соборуете человека… Как относятся к этому сейчас?
— Вы знаете, раньше много было негатива, сейчас лучше намного. Нет, конечно, всякое бывает. Например, мимо стройки храма кто-то идёт — плюёт: «Что вы тут строите, выкупили все земли себе!» Но это редко. Даже в больнице бывает: причащаю или соборую кого-либо — а тот, кто рядом, зачастую начинает креститься, приходя в молитвенное состояние.
Вообще, отношение к церкви поменялось однозначно. Раньше много злобы было и сарказма, сейчас этого меньше. В глазах людей всё чаще священник — человек почтенный, тот, кто служит Богу.
— Однажды, будучи возле вашего храма, обратила внимание на то, что из него выходило много грузин. Это что же, у вас собирается горловская православная грузинская диаспора?
— Собираются, да, но не так уж много. Бывает, приезжают из Донецка. Местных мало, но ходят. Конечно, хотелось бы, чтобы их было больше. Мне жалко, когда человек удалён от церкви. Тем более — когда это мои земляки. Сейчас в Грузии такое возрождение православия, и обидно, когда люди, находящиеся далеко от родины, далеки от этого. Они сами ездят и рассказывают, что там молодёжь активно ходит в храмы. Я говорю: а вы что же?
Они чем обычно занимаются? — Торговлей. И это так затягивает, что им не до церкви, к сожалению. Но бывают такие моменты, когда какие-то проблемы возникают — тогда прибегают, просят помолиться. «Пока петух не клюнет — крестьянин не перекрестится», как говорится.
— У вас много разных групп прихожан, и к каждой нужно найти подход. Как это получается?
— Я не могу сказать, что ищу какой-то подход, не заострял внимания на этом. Общаюсь индивидуально с каждым — вот и всё.
— В чём заключается особенность духовного общения с больными?
— Мягким нужно быть с каждым. А с больными — больше, чем со всеми остальными. Мягкость, сострадание, любовь к человеку должны быть ко всем, а к больным особенно.
— Если бы вы давали совет молодому священнику, которого назначили в больничный храм — что бы вы ему пожелали?
— Ох… Терпения! (смеётся)
— Во многих больничных храмах есть такая проблема, как текучка прихожан: выздоровели — ушли. Вы сталкивались с подобным? И бывает ли так, что человек выздоровел — а в храме остался?
— В больничном храме это сложно проследить. Если человек через болезнь пришёл к Богу, он ведь не должен быть привязан только к больничному храму и священнику. Человек может жить на другом конце города. Пусть идёт туда — лишь бы ходил. А остался ли кто у меня — я на этом не заостряю внимания. Мне радостно, когда человек начинает ходить в храм.
Бывает, люди спрашивают: а можно я у другого священника поисповедуюсь? — Да пожалуйста, вы главное, исповедуйтесь, не важно, у кого. У меня нет ревности, что человек пойдёт к кому-то. Не может быть так, чтобы я нравился всем. У любого человека есть минусы, и у меня есть. Один прихожанин, увидев мой минус, его «проглотит», не обратит внимания, будет со мной. А другому это будет соблазн, и он просто уйдёт. Так ради Бога — лучше пусть уйдёт к другому, где он не будет соблазняться.
Не важно, в какой храм он будет ходить — благодать во всех храмах одна. Может быть, в начале священнического пути и было, что я замечал подобное, но потом стал просто отсекать такую мысль — зачем мне эта ревность?
— Люди, которых постигли болезни, горе, беды, часто задают один и тот же вопрос: «Почему это случилось со мной?» Как вы отвечаете им?
— Святые отцы считают, что всякая болезнь — по грехам. И старость — от греха. Но от греха не самого человека, а его праотца, Адама.
Мы воспринимаем болезнь как беду, на самом деле это лекарство для души. Жил человек, никогда не думал о храме. А тут раз! — посетила его болезнь. Он начинает неожиданно даже для самого себя думать о смерти. Первое, что посещает человека, — это мысль о том, что всё может случиться, ведь любая болезнь может привести к печальному концу. Потому человек задумывается о пороге жизни, о вечности. И это очень важно. Так что если человек заболел — как это ни странно, это радость. Значит, Господь посетил его.
— Удаётся изменить видение человека? Очень сложно принять скорби как радость…
— Это, конечно, очень сложно человеку, особенно если он невоцерковлён. Но бывали в моей практике удивительные случаи, когда люди вообще нецерковные через посещение болезни настолько ревностно брались за свою духовную жизнь, принимали болезнь как должное, как радость. А бывало — воцерковлённые и причащающиеся впадали в такое уныние, и ужас, и страх… Всё зависит от состояния души. Человек думает, что он духовно возрос, а на самом деле у нас множество немощей. И болезнь это обнажает.
— Спасибо вам!
Беседовала Екатерина Щербакова
